Одно из неоспоримых достоинств книги Ивана Иллича «Освобождение общества от школ» («Deschooling Society») – прекрасный рекламный слоган в названии. Что-то отдалённо похожее удавалось Бенедикту Андерсону («Imagined Communities») и Дэвиду Лоуэнталю («Past is a Foreign Country» – правда, в данном случае это ещё и цитата из Лесли Поулза Хартли).

Вторая большая удача русскоязычного издания – имя/фамилия автора, немедленно вызывающая аналогии с Иваном Ильичом, и, по мере прочтения – с толстовскими проектами крестьянских школ, социальной философией, во многой близкой к анархизму, отказом от лояльности авторитету церкви, центральной власти и господствующего общественного мнения.

Всё это подробности биографии самого Ивана Иллича. Он был священником, одним из активных деятелей миссии католической церкви в Латинской Америке в 50-60-е годы. Там же, в Пуэрто-Рико и Мексике в 60-е он впервые попробовал на практике свои идеи – учредил семинар об «институциональных альтернативах технологическому обществу», которое в Латинской Америке олицетворяли в том числе и миссионеры, отвечающие за передачу «западных ценностей» в их первозданном виде, без учёта особенностей местного христианства и своеобразной культуры.

Беспорядки, устроенные местной радикальной молодёжью, власти сочли одним из результатов работы Ивана Иллича в межкультурном просветительском центре. Он был вызван в Ватикан, на разбирательство в Суд Конгрегации доктрины веры . И хотя его позиция как священника была выслушана, а его объяснения о ходе практической работы – приняты, Иллич вскоре сам сложил с себя сан и превратился в свободного философа, лектора без кафедры.

Это было весьма подходящее время для свободной философии – в ходе молодёжных студенческих волнений в Европе и Америке в конце 60-х места в научной иерархии, университетский статус ценились не так уж высоко. Книга Иллича о школах вышла в 1971-м году, и читалась недавними участниками этого нового освободительного движения, «новыми левыми», постмодернистами и лентяями, которым не доставало ещё какого-нибудь оправдания собственному академическому безделью (хотя уж чего-чего, а таких оправданий в начале 70-х было в избытке).

Иллич первым указал место школы в «пищевой цепи» институтов общества потребления.

Само по себе представление о важности школ вряд ли тянуло на открытие – любая теория формирования современного общества уделяла специальное внимание роли всеобщего образования в становлении нового мира. В школе нас учили, что Отто фон Бисмарк после битвы при Садовой – одной из крупнейших в ходе франко-прусской войны – провозгласил, что её «выиграл прусский школьный учитель» (на самом деле это написал публицист Оскар Пешель, и по несколько другому поводу). Школьное образование, образовательный стандарт, готовил полноценного гражданина – грамотного, представляющего своё место в мире и в родном государстве, способного осознать себя на новом уровне социальности – «немцем», «французом», «американцем». С тех пор многое было сказано и про ужасы стремительной массовизации, и про уязвимость общества перед мощью государственной пропаганды в тоталитарных государствах. Школа, однако, почти всегда оставалась за рамками этой критики. Даже большевикам ставили (и продолжают ставить) в заслугу их школьную программу ликвидации безграмотности.

Когда Иван Иллич взялся за разбор современной ему деятельности школ, он прежде всего поставил под сомнение саму постановку вопроса о равенстве доступа к знаниям: «равенство образовательных возможностей – цель и желательная, и достижимая, однако отождествлять её с обязательным школьным обучением – то же самое, что путать спасение с церковью. Школа стала мировой религией модернизированного пролетариата и раздает пустые обещания спасения беднякам технологической эры. Национальные государства приняли эту религию и обеспечили всеобщий призыв всех граждан на службу учебному плану, последовательно ведущему к дипломам – наподобие древних ритуалов инициации и служения культу. Современное государство полагает своей обязанностью поддерживать суждения своих педагогов, из самых лучших побуждений учреждая должности школьных надзирателей и устанавливая образовательный ценз для поступления на работу – совершенно так же, как испанские короли приводили в исполнение суждения своих богословов через конкистадоров и инквизицию».

Итак, плохо не образование само по себе – плохи методы его приобретения и декларация их обязательности. Второй важной стороной «зашколенности» Иллич определил «скрытый учебный план» – всю якобы «внешнюю» оболочку, сопровождающую обучение: школьную иерархию, подчинение учителю, программе, которая решает за тебя – что, когда и с кем тебе нужно учить, узнавать, практиковать: «церемониал или ритуал самого обучения как такового и составляет этот скрытый учебный план. Даже лучшие из учителей не могут полностью защитить своих учеников от этого учебного плана», – и «этот скрытый учебный план служит одинаково для бедных и богатых ритуалом инициирования в общество, ориентированное на увеличение потребления».

Знания, навыки – вместе с оценками, дипломами, школьными и университетскими званиями присваиваются вместе с определённым местом в социальной иерархии, сконструированной так, чтобы твоё место в ней было определено, установлено, просчитано: «Ценности, навязываемые школой, измеримы. Школа вводит молодых людей в мир, где всё может быть измерено: и человеческие порывы, и сам человек. Но личностный рост не измерить. Это развитие дисциплинированного сомнения не поддается измерению никаким эталоном, учебным планом, сравнением с чужими достижениями. В таком учении можно подражать другим только в творческих усилиях и скорее следовать по их стопам, чем подражать их походке. Для меня ценное учение – это всё создание, которое невозможно измерить».

Просчитанные, отмеренные знания и ценности, соблюдение особого ритуала и подчинённость строгой иерархии – все эти термины, определяющие современную Илличу «зашколенность» общества, напоминают об антропологических исследованиях Леви-Стросса и Клиффорда Гирца, с их сравнительным анализом различных культур, разрушающим искусственно создаваемые границы между ними: «Школа объединяет ожидания потребителя, выраженные в её требованиях, с верованиями производителя, выраженными в её ритуалах. Это – литургическое выражение всемирного „культа потребления", подобного тому, что охватил Меланезию в 40-х гг., – там люди верили, что, если бы они надели черный галстук на голое тело, Иисус приплыл бы на пароходе и привез им по холодильнику, паре брюк и швейной машине для каждого верующего».

Возможность освобождения Иллич видел в ограничении школьной модели потребления знаний, в остановке конвейера, который, абсурдным образом, работает в обратную сторону – дефрагментирует человека, вместо того чтобы собирать его в единое целое. Такие школы «производят всё больше исключенных из них».

Строго говоря, как утверждает друг и коллега Иллича Теодор Шанин, в предисловии к русскому изданию книги, автор не призывает к разрушению всех школ как таковых – он призывает отказаться от их монополии на обучение. Причём не условным образом, предложив какие-то побочные альтернативы, которые неизбежно будут проигрывать школам с точки зрения своей значимости и социального престижа, а другие, более свободные модели обучения.

Эти модели, воображаемые Илличем в 1971-м году, во многом осуществились ещё при его жизни. Он предлагал встречи сообществ «по интересам» для обсуждения выбранной самими участниками книги, «свободное участие в осмысленной деятельности». Множество из этих вариантов обучения стали возможны благодаря интернету и глобальным коммуникациям. Программы «свободного обучения» открылись и развивались во многих школах и университетах – частично копируя и абсорбируя (конечно, зачастую не в том виде, как это хотелось бы Илличу и его сторонникам) многие из этих идей.

Более утопическими оказались идеи Иллича об открытии «образовательного кредита» для человека любого возраста – его право на оплаченное обучение в любой период жизни – не институциализированное, свободное от любого рода имитаций и дипломов – Иллич считал, что необходимо запретить при приёме на работу любые вопросы и апелляции к дипломам и званиям в пользу прямой проверки навыков и знаний. Они должны были бы поколебать слепую веру в «экспертов», «объективное знание», отнимающее у современного человека (точная риторическая фигура в духе «новых левых») инструменты для более самостоятельной оценки самого себя и своего положения в мире.

Сейчас, когда прошло уже 12 лет после его смерти, Иллич в большой степени превратился в то, против чего всегда боролся сам – в «авторитета», «экспертное мнение», почётную первую ссылку в подробной библиографии по истории вопроса. Отрицать культурное, общественное значение его работы стало бессмысленным – вместе с тем, его идея «избавить общество от школ» по-прежнему кажется безумной и даже оскорбительной для современного образованного человека. Мало кто воспринимает его работу как руководство к действию.

Однако у русского читателя может быть своё особенное отношение к этой книге. В стране перманентного диссернета и вечного возвращения идеи единого учебника, главный вопрос книги Иллича легко трансформируется в абсолютно насущный: а хочу ли я отправлять своего ребёнка в современную школу? Ту школу, которая остаётся „рекламным агентством, заставляющим вас поверить, что вы нуждаетесь именно в том обществе, которое существует"? Пока будут существовать такие школы, где-то рядом будет и избавление от них.

Автор: Сергей Бондаренко